Я украду твой голос - Страница 25

Был еще один пункт негласного соглашения, который очень волновал Альберта Михайловича. Марк никому, никогда не должен был демонстрировать свои уникальные способности. Ему была отведена роль скромного провинциального юноши, увлеченного музыкой, и поэтому посещающего репетиции и концерты влиятельного дяди. Советы он обязался давать только условными знаками или наедине с Альбертом Михайловичем.

Марк поддакивал всем требованиям дирижера так убедительно, что сомневаться в его искренности не приходилось. Но изощренные голосовые эмоции он подключал только ради спокойствия нового учителя. Композитора совершенно не интересовала подобная слава, он не планировал делить заслуженный успех, однако, если бы он сообщил об этом равнодушно, пугливый дирижер, скорее всего, ему бы не поверил. Приходилось привычно играть голосом в угоду слушателю.

Жена дирижера Аделаида Наумовна, увидев бедного родственника, осмелилась было ворчать на мужа, но тот так гневно цыкнул на нее, что всякая охота к возражениям мгновенно отпала. К тому же просторная московская квартира, доставшаяся Норкину в 1935 году по решению наркома после репрессированного критика, и тихий незаметный образ жизни подростка, позволяли совместно существовать, почти не встречаясь. Аделаида Наумовна слышала и замечала нового жильца только тогда, когда он сам этого хотел.

Так Марк Ривун оказался в той же самой квартире и в той же самой комнате, которой был обязан своей изуродованной шеей.

И началась у пятнадцатилетнего юноши новая жизнь.

Давая советы дирижеру, Марк постепенно научился управлять мелодией. Через музыку он мог внушить страх, торжество, умиление, а мог убаюкать огромный зал. Он понимал, каким именно сочетаниям звуков нужно придать определенный тембр, чтобы они оказали необходимое влияние на слушателя. С помощью сложной выверенной музыки он мог управлять настроением людей, хотя сам от нее совершенно не зависел.

Нотная грамота поначалу ему не давалась. Обладая удивительной памятью на самые вычурные звуки, способные распространяться в пространстве, он с трудом соотносил их с «немыми» знаками на бумаге. Но упорство подростка со временем привело к нужному результату. В каждую звуковую ячейку памяти Марк добавил эквивалентный значок и, читая ноты, легко слышал соответствующую музыку, а любую мелодию мог изобразить нотными знаками. Сложить мелодию в голове из ранее сохраненных в памяти звуков для него было так же естественно, как для других ходить. Но если раньше, чаще всего он оставался ее единственным слушателем, то теперь Марк мог записать сочиненную музыку и показать Норкину.

Альберт Михайлович беззастенчиво присваивал труды талантливого подростка и вскоре приобрел славу оригинального композитора. А настоящему Композитору было всё равно. Пользуясь тем, что через дирижера он мог влиять на характер исполнения произведения, Марк экспериментировал с воздействием музыки на настроение слушателей. В определенных рамках это ему удавалось. Меняя партии отдельных инструментов, он мог придать произведению мягкую лиричность или, наоборот, усилить нервное напряжение. Но ему хотелось достичь большего. Постепенно он убедился, что одной лишь музыки, как бы она ни была сложна и изысканна, для экстремального воздействия на слушателей недостаточно. Самым мощным оружием в борьбе за психику слушателя, несомненно, являлся человеческий голос.

И Марк продолжил эксперименты. Иногда во время выступления Норкина он голосом за сценой помогал оркестру. Он мог подстраиваться и дополнять те или иные инструменты, усиливать эхо, изображать фоновое гудение или опускаться в тот диапазон звуковых колебаний, которые почти не различались обычным человеком. В такие дни оркестр Альберта Михайловича имел невероятный успех. Особенно это удавалось при исполнении патриотических, торжественных или трагических произведений. У зрителей сжималось сердце, слезились глаза, каменели спины, а когда звуковая вибрация затихала, они оттаивали от оцепенения и с восторгом аплодировали.

Так прошло три года. Марк сочинял музыку и помогал дирижеру во время репетиций и выступлений. Альберт Михайлович Норкин активно этим пользовался. Его слава и почести росли. Все привыкли, что долговязый сутулый парень с черными неряшливыми волосами, сквозь которые торчат странные оттопыренные уши, часто сопровождает известного дирижера. «Мой ассистент, — иногда представлял Марка Норкин, — помогает работать с бумагами, хороший знаток музыки». На этом интерес собеседников к неприятному юноше, всегда одетому теплее, чем надо и застегнутому на все пуговицы, пропадал.

Сам Марк совершенно не ценил свое композиторское творчество. Рожденная в голове мелодия после перенесения на нотные листы не представляла для него интереса. Она уже не принадлежала ему, была отделена от его собственного эго. Другое дело — голос. Звуки, которые можешь издавать только ты, всегда с тобой. К тому же Марк окончательно удостоверился, что никакая музыка по силе воздействия не может сравниться с уникальным голосом. Он прослушал записи всех самых известных арий, популярные песни эстрадных исполнителей, но голоса, перенесенные на пластинки, во многом теряли палитру красок. Только живое исполнение могло по-настоящему очаровать, покорить или напугать.

Юноша слушал, запоминал, учился и развивал свои безграничные возможности. Настало время, когда он уверился, что способен голосом оказать любое воздействие на человека. Но однажды его ждало глубокое потрясение, в корне изменившее его мнение о своих способностях.