Я украду твой голос - Страница 20

И вот, когда всё так удачно сложилось и оставалось лишь с блеском выступить на торжественном концерте, Норкин с горечью осознавал, что на этом его везение закончилось. Он всё сделал как надо: выдернул из эвакуации лучших исполнителей, выбил для них довольствие, соответствующее должности полковника, обеспечил редкими инструментами из госфонда, даже отопление в концертном зале наладил — ну что еще нужно для успешного выступления? А оркестр не звучал.

Норкин, как аккуратный дирижер, всё делал в точности по партитуре. Когда надо — взмахивал палочкой, указывал глазами, тянул подбородок на длинных нотах и демонстративно придавливал звучание ладонью при переходе темпа. Десятки опытных музыкантов следовали его указаниям, но профессиональный слух легко улавливал дисгармонию, а то и явную фальшь. Он пытался это исправить, останавливал оркестр, устраивал разнос то одному, то другому исполнителю, однако семьдесят шесть отличных музыкантов никак не могли исполнить хоть и сложную, но хорошо известную классическую симфонию.

Порой Норкину казалось, что музыканты специально саботируют его команды и играют невпопад. Чем дольше шла репетиция, тем больше он укреплялся в этой мысли. Ну, конечно, они специально всё портят! Они это делают нарочно, назло ему, потому что считают недостойным выскочкой, занявшем чужое кресло. Он слышал злые перешептывания. Кое-кто из музыкантов надеялся сам встать у дирижерского пульта. Взять хоть того же виолончелиста Карамышева. Он достоин, у него много сторонников. Сейчас они завидуют, подначивают остальных и всячески мешают новому дирижеру.

Оркестр репетировал уже пятый день подряд. До концерта оставались только сутки. Завтра вечером Норкина ждал оглушительный провал или, в лучшем случае, серое унылое выступление. Рассчитывать на то, что партийные руководители недостаточно разбираются в классической музыке, не приходилось. На концерте будет присутствовать вся музыкальная Москва. Уж они-то найдут способ выразить свое отношение и довести его до руководства страны. Раненого Поварского могут представить героем, рискующим жизнью ради победы, а осторожного Норкина обвинят в недостатке патриотизма, неумении вселить уверенность в победе, а то и выставят тайным вредителем. Наиболее рьяные обязательно намекнут, что имя то у дирижера арийское, да и национальность подкачала. Тогда жди незамедлительных мер. Черный «воронок» в полночь — и Сибирь лет на пятнадцать.

Альберт Михайлович поежился от подобной перспективы и объявил перерыв. Плечи сжались, голова склонилась под тяжестью неразрешимой проблемы, и без того невысокий дирижер стал выглядеть еще ниже. Он уныло поднялся в свой кабинет, опрокинул залпом сто грамм дефицитного конька, совсем не почувствовав вкуса, и включил патефон. Нужная пластинка бессменно лежала в нем уже неделю. Прекрасная мелодия наполнила небольшую комнату. Звучала симфония, которую тщетно готовил к концерту Норкин. Дирижер сидел за столом, понурив голову, и слушал, воткнув растопыренные пальцы в черную с проседью шевелюру. В уголках закрытых глаз скапливались слезы отчаяния.

Вот так должен звучать большой симфонический оркестр. Это запись, которую еще до войны сделал Поварский. Проклятый, но гениальный Поварский! «Божественно, неповторимо, — шептал Норкин. — Мне этого никогда не достичь». Скрипки, альты, виолончели, контрабас — все струнные инструменты, даже солируя, не затеняли друг друга, как это только что было на репетиции, а дополняли и усиливали симфонию, сливаясь в объемный широкий поток. Им помогали флейты, фагот, валторна, трубы и кларнет. Серебристость и звонкость придавали колокола, ксилофон и тарелки. Четкий ритм задавал барабан. В нужный момент в общий поток вливались арфа и рояль, раскрашивая симфонию яркими красками. Музыка с первых тактов захватывала слушателя, заставляла взлетать, парить, стремительно нестись вниз и рассыпаться в блаженстве.

Норкин наслаждался гениальным исполнением и плакал от собственного бессилия. В школьные годы по настоянию родителей он научился играть на скрипке, затем окончил консерваторию и даже получил диплом дирижера. В первые годы Альберту Норкину доводилось руководить небольшими оркестрами. Хотя успеха он не снискал, но неожиданно хорошо проявил себя в административной и организационной сфере. Обладая хорошим слухом и развитым вкусом, он разбирался в музыке и понимал, где исполнение выдающееся, а где посредственное. Словосочетание «дирижерский талант» он не признавал, и считал, что всё достигается опытом и трудолюбием. А трудиться ему больше нравилось по хозяйственной части. Собственное дирижерство Норкин отложил «на потом», окунулся в административную работу, и со временем стал большим директором. Он мог командовать музыкантами, дирижером, и долгое время такое положение его устраивало.

Шли годы. Многочисленные житейские потребности семьи Норкина были с лихвой удовлетворены, единственная дочь удачно выдана замуж, и тут выяснилось, что до полного счастья и душевного комфорта постаревшему музыканту не хватает одной, но очень важной составляющей. Ему не хватало славы. Весь успех и почитание доставались строптивому дирижеру Поварскому. Его имя крупными буквами печаталось на афишах, звучало по радио, он записывал десятки пластинок, гастролировал по стране, о нем писали газеты, и даже приглашали за границу. Конечно, ни в Вену, ни в Милан Поварского не выпускали, но то, что слава дирижера перешагнула границы страны, сильно задевало завистливого Норкина.